[vuka]

Вильгельм ГАУФ

ХАРЧЕВНЯ В ШПЕССАРТЕ

СКАЗАНИЕ О ГУЛЬДЕНЕ С ОЛЕНЕМ

В Верхней Швабии и по сей день еще высится остов старинного замка,
когда-то не знавшего себе равных в целом крае — это Вышний Цоллерн. Он
стоит на вершине круглой крутой горы, и с его дерзкой высоты открываются
взору окрестные дали. И повсюду, откуда виден был замок, и еще намного
дальше, люди в старину побаивались воинственных рыцарей фон Цоллерн, имя
это знали и почитали во всех немецких землях. Так вот: много сотен лет
тому назад — сдается мне, что тогда еще только-только изобрели порох, —
жил в этой твердыне один из Цоллернов, человек по натуре весьма странный.
Нельзя сказать, чтобы он жестоко притеснял своих подданных или враждовал с
соседями, однако никто не хотел с ним знаться из-за его мрачного взгляда,
нахмуренного лба и бранчливой, отрывистой речи. Немногие, кроме слуг в его
замке, сподобились слышать, чтобы он говорил связно, как все прочие люди.
Когда он скакал верхом по долине и какой-нибудь простолюдин, встретясь с
ним, срывал с головы шапку, кланялся и говорил: «Добрый вечер, ваше
сиятельство, хороша нынче погодка!», то граф отвечал: «Вздор!» или «Сам
знаю!». А если кто, бывало, не угодит ему самому или не так обиходит его
лошадей, или он встретит в ущелье крестьянина с возом, и тот не сразу
уступит дорогу его коню, — граф давал выход своему гневу, разражаясь
громом проклятий, однако никому не случалось видеть, чтобы он когда-нибудь
при подобной оказии ударил крестьянина. В округе его прозвали
«Цоллерн-Грозовая Туча». Цоллерн-Грозовая Туча был женат, и жена его
являла собой полную противоположность супругу, — она была кротка и
приветлива, как майский день. Не раз приходилось ей добрым словом и
ласковым обхождением примирять с графом людей, которых он обидел своей
грубостью. Она, где только могла, помогала бедным, и не считала за труд в
летний зной или в злейшую стужу спуститься с крутой горы в долину, чтобы
навестить бедняков или больных детей. Когда ей доводилось встречать на
пути графа, он бурчал: «Вздор! Сам знаю!» — и скакал дальше.
Всякую другую женщину столь угрюмый нрав мужа остановил бы или
запугал. Одна подумала бы: «Что мне за дело до бедных, ежели мой муж их ни
во что не ставит!» У другой оскорбленная гордость и досада, пожалуй,
вытеснили бы всякую любовь к гневливому супругу; но не такова была Гедвига
фон Цоллерн. Она продолжала по-прежнему любить мужа, старалась своей
прекрасной белой рукой разгладить морщины на его смуглом челе; да, она
любила и почитала его. Когда же со временем небо даровало этой чете юного
графа фон Цоллерн, графиня и тогда не перестала любить супруга, хотя и
посвящала свои заботы маленькому сыну, как истинно любящая мать. Минуло
три года; все это время граф фон Цоллерн видел мальчика только по
воскресеньям после обеда, когда кормилица приносила ему ребенка. Он угрюмо
смотрел на сына, бормотал что-то себе под нос и отдавал ей ребенка
обратно. Однако, когда мальчик впервые произнес слово «отец», граф подарил
кормилице гульден, но ребенку даже не улыбнулся.
Когда же малышу исполнилось три года, граф велел в первый раз надеть
на него штанишки, нарядить в бархат и шелк, затем приказал вывести во двор
своего коня и еще одну красивую лошадь, взял сына на руки и, звеня
шпорами, стал спускаться с ним по винтовой лестнице. Графиня Гедвига
немало удивилась, увидев это; не в обычае у нее было спрашивать графа,
куда и зачем он едет, но на сей раз страх за ребенка заставил ее
разомкнуть уста.
— Вы намерены проехаться верхом, граф? — спросила она. — Зачем вам
брать с собой дитя? — продолжала она. — Куно погуляет со мной.
— Сам знаю! — отвечал, не останавливаясь, Цоллерн-Грозовая Туча.
Спустившись во двор, он быстро, за ножку, подсадил мальчика в седло,
крепко привязал его шалью, вскочил сам на своего коня и пустил обеих
лошадей шагом к воротам, при этом он крепко держал поводья второй лошади.
Сперва ребенку как будто очень нравилось скакать вместе с отцом вниз
по склону. Он хлопал в ладоши, смеялся и трепал гриву лошади, чтобы она
бежала быстрее, так что граф не мог на него нарадоваться и даже несколько
раз воскликнул:
— Удалой будет малый!
Но как только они выехали на равнину и граф, до сего времени ехавший
шагом, перевел лошадей на рысь, у малыша занялся дух; сначала он робко
попросил отца ехать потише, но когда лошади пустились вскачь и у
маленького Куно перехватило дыхание от встречного ветра, он сперва тихо
заплакал, потом стал нетерпеливо хныкать и наконец заревел во всю мочь.
— Вздор, сам знаю! — вскричал граф. — Экий мальчонка — чуть сел на
коня и уже ревет! Замолчи, не то...
Однако в тот миг, когда он собирался подбодрить сына крепким
ругательством, конь его взвился на дыбы, и, пытаясь укротить непокорное
животное, он выпустил из рук поводья второй лошади. Когда же он наконец
утихомирил своего скакуна и боязливо оглянулся в поисках сына, то увидел
одну только лошадь, которая бежала к замку без своего маленького всадника.
Как ни суров и сумрачен был граф фон Цоллерн, но и его сердце дрогнуло при
этом зрелище; решив, что его мальчик лежит на дороге с разможженными
костями, он застонал и принялся рвать на себе бороду. Но, проскакав
довольно большое расстояние обратно, он нигде не обнаружил следов сына, и
уже вообразил себе, что лошадь, испугавшись, сбросила его в наполненный
водой ров, тянувшийся вдоль дороги. Вдруг он услыхал позади себя детский
голосок, звавший его по имени, — он мигом обернулся и — гляди-ка! —
невдалеке от дороги сидела под деревом старая женщина и держала на коленях
его ребенка.
— Как очутился у тебя мальчик, старая ведьма? — закричал граф в
неистовом гневе. — Сию же минуту отдай его мне!
— Потише, потише, ваша милость, — засмеялась безобразная старуха. —
Не ровен час, вы и сами слетите с этого гордого коня. Как очутился у меня
маленький юнкер, спрашиваете вы? Ну так вот: его лошадь понесла, он повис,
привязанный только за ножку, почти касаясь волосиками земли, — я и
подхватила его в свой передник.
— Сам знаю! — рявкнул фон Цоллерн. — Сейчас же давай его сюда, — я не
могу слезть с коня, он у меня норовистый, как бы не зашиб дитя!
— Подарите мне гульден с изображением оленя! — смиренно попросила
старуха.
— Вздор! — вскричал граф, швыряя ей под дерево несколько пфеннигов.
— А мне бы очень пригодился гульден с оленем, — твердила старуха.
— Ишь чего захотела! Гульден с оленем! Ты и сама его не стоишь!
Сейчас же подай ребенка, не то я спущу на тебя собак!
— Ах, вот как? Я, значит, не стою гульдена с оленем? — ответила
старуха с насмешливой улыбкой. — Ну что же, посмотрим, ч т о и з
в а ш е г о н а с л е д с т в а б у д е т с т о и т ь г у л ь д е н а
с о л е н е м! А эти пфенниги оставьте себе! — Сказав это, она бросила
графу обратно три медных монетки, да так метко, что все они угодили как
раз в кожаный кошелек, который он все еще держал в руке.
Подобная ловкость так изумила графа, что несколько минут он не мог
слова вымолвить, но потом его удивление сменилось яростью. Он схватил
ружье, взвел курок и прицелился в старуху. Та продолжала как ни в чем не
бывало ласкать и миловать маленького графа, но держала его перед собой
так, что пуля первым делом попала бы в него.
— Ты добрый, смирный мальчик, — говорила она. — Оставайся таким
всегда, и счастье не обойдет тебя! — С этими словами она отпустила
мальчика, а графу погрозила пальцем. — Цоллерн, Цоллерн, гульден с
оленем — за вами! — воскликнула она и побрела, опираясь на буковую палку,
в глубь леса, не обращая ни малейшего внимания на брань графа.
Оруженосец Конрад, дрожа от страха, спрыгнул с лошади, посадил на нее
своего маленького господина, вскочил в седло позади него и поскакал следом
за графом.
То был первый и последний раз, когда Цоллерн-Грозовая Туча брал с
собой маленького сына на прогулку верхом, ибо из-за того, что он кричал и
плакал, когда лошади перешли на рысь, граф стал считать его изнеженным
мальчиком, из которого уже ничего путного не выйдет, взирал на него с
неудовольствием, а если мальчик, искренне любивший отца, радостно подбегал
к нему и ласково обхватывал его колени, граф гнал его прочь и восклицал:
— Сам знаю! Вздор!
Графиня Гедвига готова была терпеть все дикие выходки своего супруга,
но такое неласковое обхождение с ни в чем не повинным ребенком глубоко
ранило ее, и не раз случалось ей тяжко занемочь от страха, когда
граф-нелюдим за малую провинность жестоко наказывал ребенка, и в конце
концов она умерла, в расцвете лет, оплакиваемая слугами и всеми окрестными
жителями, а горше всех — ее собственным сыном.
С той поры сердце графа окончательно отвратилось от мальчика; он
отдал его на воспитание кормилице и замковому капеллану и редко о нем
вспоминал, тем более что вскорости снова женился на богатой барышне,
которая спустя год подарила ему двух мальчиков-близнецов.
Куно с большой охотой навещал добрую старушку, когда-то спасшую ему
жизнь. Она всякий раз подолгу рассказывала ему о его покойной матери и о
том, сколько добра сделала графиня ей самой. Слуги и служанки не раз
предостерегали Куно, чтобы не ходил он часто к Фельдгеймерше — так звали
старуху, ибо она не кто иная, как ведьма, но мальчика это не испугало:
капеллан внушил ему, что никаких ведьм на свете нет, а предания о том, что
некоторые женщины умеют колдовать, летают по воздуху верхом на ухватах и
скачут на Брокен, не что иное, как досужие выдумки. Правда, в доме у
старой Фельдгеймерши он видел всевозможные вещи, назначение которых было
ему непонятно, а фокус с тремя пфеннигами, которые она некогда столь ловко
метнула прямо в кошелек его отца, был ему еще хорошо памятен; кроме того,
старуха искусно приготовляла всякие целебные мази и настойки, которыми она
пользовала людей и скот, но в россказни о том, что у нее-де есть волшебная
сковорода, — стоит подвесить ее над огнем, как начинается страшная
гроза, — он не верил. Она научила юного графа многому, что могло ему
пригодиться; например, объяснила, что давать больным лошадям, как варить
питье, излечивающее собак от бешенства, или готовить приманку для рыб и
прочие полезные вещи. Вскоре Фельдгеймерша и вовсе стала единственной его
собеседницей, ибо кормилица его умерла, а мачеха не обращала на него
внимания.
По мере того, как подрастали его братья, жизнь Куно становилась все
несносней: им посчастливилось при первом выезде верхом не свалиться с
лошади, по этой причине Цоллерн-Грозовая Туча считал их толковыми и
стоящими парнями, всю свою любовь отдал им, ежедневно выезжал с ними
верхом и учил всему, что знал сам. Но ничему доброму они при этом не
научились; читать и писать он не умел и сам, да и незачем было его дельным
сыновьям тратить время на такое пустое занятие; зато к десяти годам они
уже умели так же страшно ругаться, как их отец; с каждым встречным
затевали ссору, друг с другом ладили как кошка с собакой, а объединялись и
становились друзьями, лишь когда намеревались сыграть какую-нибудь злую
шутку с Куно. Их мать это нисколько не тревожило, в том, что мальчишки
дерутся, она видела признак здоровья и силы, но один старый слуга однажды
сказал об этом графу; и хотя тот, по обыкновению, ответствовал: «Сам знаю,
вздор!», он все же решил измыслить средство, чтобы помешать сыновьям
перебить друг друга. Угроза Фельдгеймерши, которую он в душе считал
настоящей ведьмой: «Посмотрим, что из вашего наследства будет стоить
гульдена с оленем!» — все еще звучала у него в ушах.
В один прекрасный день, когда он охотился в окрестностях своего
замка, на глаза ему попались две горы, которые словно бы самой природой
предназначены были служить подножием для замков, и он немедля решил их
построить. На одной он выстроил замок Шальксберг, названный так в честь
младшего из близнецов, ибо за свои злые шутки тот давно уже получил от
отца прозвание «Маленький Шальк», то есть плутишка, что касается второго
замка, то поначалу он собирался назвать его Хиршгульденберг*, по имени
гульдена с оленем, в насмешку над ведьмой, которая предрекла ему, что все
его наследство не будет стоить и гульдена с оленем, — но удовольствовался
более простым названием — Хиршберг; так обе эти горы называются и по сей
день, и кому случится ехать по Альбу, пусть попросит, чтобы ему их
показали.
_______________
* От нем.: Hirsch — олень.

Поначалу граф намеревался отказать по завещанию старшему сыну
Цоллерн, Маленькому Шальку — Шальксберг, а третьему — Хиршберг; но жена до
тех пор не давала ему покоя, пока он не изменил своего решения. «Глупый
Куно, — так называла она бедного мальчика за то лишь, что он не был таким
грубым и необузданным, как ее сыновья, — глупый Куно и без того богат, ибо
немало унаследовал от матери, и ему же еще достанется прекрасный, богатый
Цоллерн? А мои сыновья получат только замки безо всяких угодий, кроме
леса?»
Напрасно граф толковал ей, что по справедливости нельзя лишать Куно
права первородства; она плакала и бранилась до тех пор, пока
Цоллерн-Грозовая Туча, не склонявшийся обыкновенно ни перед кем, не
уступил ей ради мира в доме и не отписал в завещании Маленькому Шальку —
Шальксберг, Вольфу — старшему из близнецов, — Цоллерн, а Куно — Хиршберг
вместе с городком Балингеном. Вскоре после того, как граф распорядился
таким образом, он тяжко захворал. Врачу, который сказал, что смерть его
близка, он ответил: «Я сам знаю», а замковому капеллану, призывавшему его
подготовиться к кончине, как подобает христианину, крикнул: «Вздор!»,
после чего продолжал бесноваться и сквернословить и умер, как и жил,
грубияном и нераскаянным грешником.
Но не успели еще предать его тело земле, как явилась графиня с
завещанием и насмешливо сказала Куно, своему пасынку, ему-де
представляется случай показать свою ученость и собственными глазами
убедиться, что написано в завещании, а именно: что в Цоллерне ему больше
делать нечего. Она и ее сыновья несказанно радовались своему богатству и
двум замкам, отнятым у него, у первенца.
Куно безропотно подчинился воле усопшего; однако со слезами покидал
он замок, где родился, где похоронена была его дорогая матушка, где жил
добрый капеллан, а поблизости — единственная его старая приятельница,
Фельдгеймерша. Замок Хиршберг, хотя он и был красив и внушителен с виду,
казался ему пустынным и диким, и он едва не захворал с тоски по родному
Цоллерну.
Однажды вечером графиня и ее сыновья-близнецы, которым было уже по
восемнадцати лет, сидели на балконе и глядели вниз; вдруг они заметили
стройного всадника, скакавшего вверх к замку, а за ним следовали носилки
на двух мулах и множество слуг. Долго они гадали, кто бы это мог быть;
вдруг Маленький Шальк воскликнул:
— Э! Да ведь это не кто иной, как наш братец из Хиршберга!
— Глупый Куно? — с удивлением спросила графиня. — Ах, он желает
оказать нам честь и пригласить к себе в гости, эти красивые носилки он
захватил с собой, чтобы доставить меня в Хиршберг; нет, право же, я не
ожидала от моего сына, глупого Куно, такой доброты и учтивости; но
любезность — за любезность: давайте спустимся вниз к воротам, чтобы его
встретить, будьте с ним поласковей, может быть, он что-нибудь подарит нам
в Хиршберге, тебе — лошадь, а тебе — панцирь, а что до меня, то мне давно
уж хотелось заполучить драгоценности его матери.
— Никаких подарков от глупого Куно мне не надо, — отвечал Вольф, — и
ласково встречать его я тоже не желаю. По мне, так всего лучше бы ему
вскорости последовать за нашим покойным батюшкой, тогда мы унаследуем
Хиршберг и все остальное, а вам, матушка, за сходную цену уступим
драгоценности.
— Ах ты, негодник! — вскипела мать. — Мне покупать у вас
драгоценности? Вот ваша благодарность за то, что я выхлопотала вам
Цоллерн? Маленький Шальк, скажи хоть ты, ведь я получу драгоценности
даром?
— Даром дается только смерть, дорогая матушка, — смеясь ответил ей
сын. — Ежели правда, что эти драгоценности стоят не меньше иного замка, то
мы ведь не такие дураки, чтобы просто навесить их вам на шею. Как только
Куно закроет глаза, мы поскачем вниз, поделим его добро, и свою часть
драгоценностей я продам. Коли вы дадите больше, чем жид-скупщик, дорогая
матушка, то они ваши.
Разговаривая таким образом, они достигли ворот замка, и графиня не
без усилий поборола свою досаду касательно драгоценностей, ибо в это время
граф Куно как раз въезжал на подъемный мост. Когда он заметил мачеху и
братьев, он придержал лошадь, спешился и вежливо приветствовал их. Ибо
хотя они и причинили ему много зла, он все же помнил, что они его братья,
а эту злую женщину любил его отец.
— Ах, как это мило, что наш сын приехал к нам в гости, — сказала
графиня нежным голосом, с благосклонной улыбкой. — Как нам живется в
Хиршберге? Привыкаем ли понемножку? Мы даже завели себе носилки? И какие
роскошные! Императрица и та бы не отказалась в них сесть. Должно быть,
теперь уж недолго ждать, что в Хиршберге появится хозяйка и станет
разъезжать в этих носилках по всей округе.
— Об этом я еще даже не думал, достопочтенная матушка, — ответствовал
Куно, — а потому и решил покамест, чтобы скрасить свое одиночество,
пригласить к себе гостей, для них-то я и захватил с собой эти носилки.
— О, вы очень добры и заботливы, — перебила его мачеха и поклонилась
ему с улыбкой.
— Ведь ему уже трудно сидеть в седле, — спокойно продолжал Куно. — Я
говорю о патере Йозефе, замковом капеллане. Я намерен взять его к себе,
это мой старый учитель, мы с ним так уговорились, когда я покидал Цоллерн.
А внизу, у подножья горы, я прихвачу с собой и госпожу Фельдгеймер. Боже
праведный! Старушка стала совсем дряхлой, а ведь она однажды спасла мне
жизнь, когда я впервые выехал верхом вместе с покойным моим батюшкой. В
Хиршберге у меня довольно комнат, пусть там и окончит свои дни. — Сказав
это, он направился в глубь двора, туда, где жил капеллан.
Юнкер Вольф от гнева закусил губу, графиня пожелтела с досады, а
Маленький Шальк громко расхохотался.
— Сколько вы мне дадите за коня, которого мне подарит Куно? — спросил
он. — Братец Вольф, отдай мне за него свой панцирь, который ты получил от
Куно! Ха-ха-ха! Попа и старую ведьму — вот кого он собирается взять к
себе! Хорошенькая парочка, ничего не скажешь! Теперь он сможет по утрам
брать уроки греческого у капеллана, а вечерами учиться колдовать у
Фельдгеймерши. Ну и шутки выкидывает глупый Куно!
— Он низкий человек, — отвечала графиня, — и тут не над чем смеяться,
Маленький Шальк; это позор для семьи, мы будем краснеть перед всей
округой, когда станет известно, что граф фон Цоллерн приказал посадить
старую ведьму Фельдгеймершу в роскошные носилки, да еще на мулах, и
поместил ее у себя в замке. Это у него от матери, она тоже вечно якшалась
с больными и всякой швалью. Ах, узнай об этом его отец, он перевернулся бы
в гробу!
— Да уж, — добавил Маленький Шальк. — Отец и в могиле сказал бы:
«Вздор! Сам знаю!»
— Поглядите, вон он ведет старика и не стыдится поддерживать его под
руку! — в ужасе воскликнула графиня. — Пойдемте, я не желаю больше его
видеть!
Они удалились, а Куно проводил своего старого учителя до моста и
помог ему сесть в носилки; у подножия горы процессия остановилась перед
домом госпожи фельдгеймер, которая уже собралась в дорогу и ждала их с
корзиной горшочков, банок, склянок и прочей утварью, включая неизменную
буковую палку.
Случилось совсем не так, как предсказывала злая графиня фон Цоллерн —
в округе ничуть не удивились поступку рыцаря Куно. Напротив того — все
находили благородным и достохвальным, что он пожелал скрасить последние
дни старой Фельдгеймерши, и превозносили его как человека набожного, ибо
он взял к себе старого патера Йозефа. Только его братья и графиня держали
на него зло и всячески охаивали. Но это лишь служило во вред им самим;
столь противное природе отношение к брату возбуждало всюду неприязнь, и,
словно в противовес их наговорам, разнеслась молва, что они плохо
обращаются с матерью и непрестанно с ней ссорятся, да и друг другу чинят
всевозможные обиды. Граф фон Цоллерн-Хиршберг не раз делал попытки
помириться с братьями, для него было нестерпимо, что они часто ездят мимо
его крепости, а встречаясь с ним в лесу или в поле, не хотят разговаривать
и здороваются холоднее, чем с каким-нибудь чужаком. Но все его попытки
были напрасны, мало того — братья еще над ним издевались. В один
прекрасный день ему вдруг пришло в голову, каким способом он мог бы
завоевать их сердца, ибо ему известна была их жадность и алчность.
Между тремя замками, почти на равном расстоянии от них, был пруд,
относившийся все же к владениям Куно. В этом пруду водились
превосходнейшие щуки и карпы, которым не было равных в округе, но к
великой досаде близнецов, любивших рыбачить, отец позабыл отписать этот
пруд им. Гордость не позволяла им удить рыбу в пруду тайком от брата, а
по-хорошему попросить у него разрешения они не желали. Но поскольку он
прекрасно знал, что пруд не идет у них из ума, то и пригласил их однажды
там с ним встретиться.
Было ясное весеннее утро, когда три брата, почти минута в минуту,
подъехали к пруду, каждый из своего замка.
— Гляди-ка! — воскликнул Маленький Шальк. — Какое совпадение! Я
выехал из Шальксберга ровно в семь часов.
«Я тоже. — И я», — ответили его братья — владельцы Хиршберга и
Цоллерна.
— А это значит, что пруд лежит как раз посередине, — продолжал
Шальк. — Прекрасный водоем.
— Да, поэтому я и позвал вас сюда. Я знаю, что вы большие любители
рыбной ловли, и хоть я и сам не прочь иногда забросить удочку, рыбы здесь
столько, что ее хватит на все три замка, а на берегу довольно места для
троих, если бы даже нам вздумалось прийти сюда всем сразу. Поэтому я
желаю, чтобы отныне сей водоем был нашим общим достоянием, и каждый из вас
будет иметь на него такое же право, как я.
— О, сколь неслыханно милостив наш досточтимый братец, — с
насмешливой улыбкой произнес Маленький Шальк, — он не шутя дарует нам
шесть моргенов воды и несколько сотен рыбок! Ну, а что он возьмет за это с
нас? Ибо даром дается только смерть!
— Вы будете владеть им даром, — ответил Куно. — Ах, я только хотел бы
время от времени видеться и говорить с вами возле этого пруда. Мы ведь
сыновья о д н о г о отца.
— Нет! — возразил владелец Шальксберга. — Так не годится: нет ничего
глупее, чем удить рыбу в компании; один непременно распугает рыбу у
другого. Давайте лучше удить по очереди: скажем, в понедельник и четверг —
ты, Куно; во вторник и в пятницу — Вольф, а в среду и в субботу — я; по
мне это будет самое лучшее.
— А по мне — вовсе нет, — воскликнул угрюмец Вольф. — Я не намерен
принимать что-либо в подарок, не намерен я также и с кем-либо делиться. Ты
поступаешь справедливо, Куно, предлагая нам этот пруд, ибо все мы имеем в
нем равную долю; но давайте бросим кости, кому владеть им впредь; если я
окажусь счастливей вас, то вы всегда сможете попросить у меня разрешения
поудить здесь.
— Я не играю в кости, — возразил Куно, опечаленный черствостью
братьев.
— Уж конечно, — рассмеялся Маленький Шальк. — Братец у нас ведь такой
богобоязненный и скромный, игра в кости для него — смертный грех. Но я
предложу вам кое-что другое, чего не устыдился бы и самый набожный
отшельник. Давайте принесем лески и крючки, и кто за сегодняшнее утро,
покуда часы в Цоллерне не пробьют двенадцать, наловит больше рыбы, тому и
владеть прудом.
— Безумец я, да и только, — сказал Куно, — коли собираюсь разыгрывать
то, что принадлежит мне по праву. Но дабы вы убедились, что я всерьез
намеревался разделить с вами пруд, я схожу за своей рыболовной снастью.
И они разъехались по домам, каждый в свой замок. Близнецы поспешно
разослали слуг — выворачивать старые камни и собирать червей для наживки,
а Куно взял свою обычную снасть и ту приманку, которую его когда-то
научила готовить Фельдгеймерша, и первым снова очутился у пруда. Когда
туда прибыли оба брата-близнеца, он позволил им выбрать наиболее удобные и
выгодные места и сам тоже закинул удочку.
И что же? Можно было подумать, что рыбы признали в нем хозяина. Целые
стаи карпов и щук подплывали к его леске и прямо кишели вокруг нее; те,
что постарше и покрупней оттесняли молодь, и Куно ежеминутно вытаскивал из
воды рыбину, а стоило ему снова забросить удочку, как уже два-три десятка
рыб разевали пасть, чтобы заглотнуть острый крючок. Не прошло и двух
часов, как вся трава вокруг него была завалена прекраснейшей рыбой. Тогда
он перестал удить и пошел к братьям поглядеть, как идут дела у них.
Маленький Шальк поймал одного небольшого карпа и две жалких уклейки,
Вольф — трех усачей и двух маленьких пескарей, братья мрачно глядели в
воду, — с их мест им хорошо видна была огромная куча рыбы возле Куно.
Когда Куно подошел к своему брату Вольфу, тот в ярости вскочил, порвал
леску, изломал удилище и побросал все в воду.
— Хотел бы я забросить тысячу крючков вместо одного и пусть бы на
каждом билась одна из этих тварей, — вскричал он. — Но здесь дело нечисто,
это все волшба и колдовство. Как бы иначе тебе, глупый Куно, удалось за
один час поймать больше рыбы, чем удается мне за целый год?
— Да, да, теперь я вспомнил, — подхватил Маленький Шальк. — Ведь это
старуха Фельдгеймерша, гадкая ведьма, научила его ловить рыбу, а мы-то
болваны вздумали с ним состязаться! Он скоро и сам заделается колдуном.
— Ну и негодяи же вы! — гневно вскричал Куно. — За сегодняшнее утро я
довольно нагляделся на вашу жадность, грубость и бесстыдство. Ступайте
прочь, и чтобы ноги вашей отныне здесь не было. И поверьте, для спасения
ваших душ было бы лучше, если бы вы оказались хоть вполовину так добры и
благочестивы, как та женщина, которую вы ославили ведьмой.
— Ну, до настоящей ведьмы ей далеко, — насмешливо улыбаясь, заявил
Шальк. — Ведьмы умеют предсказывать, а твою Фельдгеймершу столь же мало
можно назвать предсказательницей, как гуся — лебедем. Вот же предсказывала
она отцу, что добрую часть его наследства можно будет купить за гульден с
оленем, — то есть, что он совсем обнищает, а ведь перед его кончиной ему
принадлежало все, что открывается взору с башен замка Цоллерн! Нет, твоя
Фельдгеймерша — просто выжившая из ума старуха, а сам ты — глупый Куно.
Сказав это, Шальк поспешно ускакал: он побаивался тяжелой руки брата,
а Вольф последовал за ним, изрыгая все проклятья, которым он выучился у
своего отца.
С печалью в душе отправился Куно домой. Теперь он ясно видел, что
братья никогда не пойдут с ним на мировую. А их жестокие слова он принял
так близко к сердцу, что на следующий день тяжко захворал, и только
утешительные речи патера Йозефа и целебное питье госпожи Фельдгеймер
спасли его от смерти.
Однако как только его братья прослышали, что Куно при смерти, они
закатили веселую пирушку и, будучи под хмельком, сговорились: когда глупый
Куно умрет, тот, кто первым узнает о его смерти, даст залп из всех своих
пушек, дабы известить другого, а выстреливший первым получит право
выкатить у Куно из погреба бочку самого лучшего вина. С того дня Вольф
приказал, чтобы кто-нибудь из его слуг неизменно стоял в дозоре неподалеку
от Хиршберга, а Маленький Шальк даже подкупил изрядной суммой денег одного
из слуг Куно, чтобы тот сразу дал ему знать, когда его господин будет при
последнем издыхании.
Но этот слуга был более предан своему доброму и благочестивому
господину, нежели злому графу Шальксбергу. И вот однажды вечером он с
участием осведомился у Фельдгеймерши, как себя чувствует его господин, и,
узнав от нее, что граф уже почти поправился, поведал ей о сговоре братьев
и о том, что они намереваются встретить кончину графа Куно пушечным
салютом. Услыхав это, старуха пришла в ярость. Она тут же все пересказала
графу, а поскольку тот ни за что не хотел поверить в такое бессердечие
братьев, она посоветовала ему испытать их: распустить слух, будто он умер,
вот тогда он и услышит, будут они стрелять или нет.
Граф призвал к себе слугу, подкупленного его братом, расспросил его
еще раз и приказал скакать в Шальксберг с известием о близкой своей
кончине.
Когда оруженосец мчался вниз по склону Хиршберга, его увидел слуга
графа Вольфа фон Цоллерн, остановил и спросил, куда это он так спешит.
— Ах, — ответствовал тот, — мой бедный господин не доживет, видать,
до полуночи, ни у кого уже не осталось ни малейшей надежды.
— Вот как, значит, приспело время! — воскликнул слуга, подбежал к
своей лошади, вскочил в седло и с такой быстротой понесся в гору к замку
Цоллерн, что у ворот лошадь его пала, а сам он только и успел крикнуть:
«Граф Куно умирает!» — и свалился замертво. Тут с Вышнего Цоллерна
прогремел пушечный залп. Граф Вольф с матерью ликовали: их радовала и
бочка доброго вина, и остальное наследство — пруд, драгоценности и громкое
эхо пушечных выстрелов. Однако то, что они поначалу приняли за эхо, были
пушки Шальксберга, и Вольф с улыбкой сказал матери:
— Стало быть, у Шалька тоже имелся шпион — придется нам поделить с
ним также и вино, как и все прочее наследство.
Тут он поспешил сесть на коня, ибо подозревал, что Маленький Шальк
постарается его опередить, дабы присвоить кое-какие ценности усопшего,
прежде чем успеет приехать его брат.
Однако у пруда братья встретились, и оба покраснели от того, что
каждый из них стремился первым попасть в Хиршберг. Продолжая свой путь
вместе, они о Куно даже не вспоминали, а обсуждали по-братски, как им
устроить свои дела и к кому из них должен отойти Хиршберг. Когда же они
въезжали по мосту во двор замка, то увидели у окна своего брата, — он был
живехонек и сверху глядел на них, но глаза его пылали гневом и
негодованием. Увидав Куно, братья ужасно перепугались; сперва они
подумали, что это привидение, и начали истово креститься; но когда
убедились, что это их брат — человек из плоти и крови, — Вольф воскликнул:
— Вот те на! Экий вздор, я думал, ты умер!
— Ну, отложить — не значит отменить, — сказал Шальк, метавший на Куно
злобные взгляды.
Куно же произнес грозным голосом:
— С этого часа все узы родства между нами порваны и расторгнуты. Я
прекрасно слышал ваш пушечный салют; но взгляните-ка сюда — у меня во
дворе тоже стоят пять кулеврин, и я приказал хорошенько зарядить их в вашу
честь. Убирайтесь-ка отсюда подальше, — туда, где вас не достанут ядра
моих пушек, не то узнаете, как умеют стрелять в Хиршберге.
Они не заставили просить себя дважды, так как поняли, что он не
шутит, дали шпоры лошадям и наперегонки помчались вниз с горы, а Куно
выпустил им вслед заряд, который просвистел у них над головой, вынудив
отвесить низкий учтивый поклон, — но он хотел только пугнуть их, не
причинив вреда.
— Зачем же ты стрелял? — с досадой спросил Маленький Шальк. — Болван!
Ведь я стрелял только потому, что услыхал твои пушки!
— Совсем напротив, можешь спросить у матушки, — возразил Вольф. —
Первым стрелял ты, это из-за тебя мы претерпели такой позор, молокосос ты
этакий!
Младший не остался в долгу и в свою очередь наградил брата
всевозможными почетными титулами, а когда они подъехали к пруду, то в
довершение всего осыпали друг друга ругательствами, которые оставил им в
наследство Цоллерн-Грозовая Туча, и расстались, пылая ненавистью и злобой.
День спустя Куно составил завещание, и госпожа Фельдгеймер сказала
патеру:
— Бьюсь об заклад, не очень-то приятный подарок приготовил он этим
пушкарям.
Но сколь ни была она любопытна и как ни выспрашивала у своего
любимца, он не открыл ей, что написано в завещании; так она этого и не
узнала, ибо год спустя добрая женщина скончалась, и не помогли ей ее
бальзамы и отвары, потому что умерла она не от болезни, а от своих
девяноста восьми лет, а годы в конце концов сведут в могилу и самого
здорового человека. Граф Купо устроил ей такие похороны, словно она была
его матерью, а не простой, бедной женщиной, и он почувствовал себя еще
более одиноко в своем замке, тем более что и патер Йозеф вскоре последовал
за госпожой Фельдгеймер.
Но недолго пришлось ему страдать от одиночества: добрый Куно умер на
двадцать восьмом году, и злые языки утверждали, что причиной тому был яд,
который подослал ему Маленький Шальк.
Как бы то ни было, через несколько часов после его смерти снова
загремели пушки: в Цоллерне и Шальксберге дали по двадцать пять выстрелов.
— На сей раз он и вправду отдал богу душу, — сказал Шальк, когда оба
брата встретились на дороге в Хиршберг.
— Да, — ответил Вольф. — А если он паче чаяния воскреснет и примется
ругаться из окна, как в тот раз, то у меня при себе ружье, уж оно-то
заставит его стать повежливее и умолкнуть.
Когда они ехали вверх по склону Хиршберга, к ним присоединился
какой-то незнакомый всадник со свитой. Они подумали, что это, наверное,
друг их покойного брата, и едет он на похороны. Поэтому они притворились
опечаленными, восхваляли перед ним покойного, скорбели о его
преждевременной кончине, а Маленький Шальк даже пролил несколько
крокодиловых слезинок. Однако рыцарь не отвечал им, а только молча скакал
с ними рядом.
— Так, а теперь погуляем вволю, подавай-ка нам, кравчий, вина, да
самого лучшего! — воскликнул, спешиваясь, Вольф.
Они поднялись по винтовой лестнице и вошли в зал, но молчаливый
рыцарь последовал за ними и туда, а когда близнецы по-хозяйски расселись
за столом, вытащил из кармана серебряную монету, швырнул ее на каменную
столешницу, так что она покатилась со звоном, и сказал:
— Вот, получайте ваше наследство, гульден с оленем, и это вполне
законно.
Тут братья удивленно переглянулись, засмеялись и спросили рыцаря, что
он хочет этим сказать.
Но рыцарь достал пергамент с должным количеством печатей, в котором
глупый Куно перечислял обиды, причиненные ему братьями за всю его жизнь, и
в конце изъявлял свою волю, чтобы в случае его смерти все его наследие,
все достояние, кроме драгоценностей его покойной матери, было продано
Вюртембергу, и ни более ни менее как за один жалкий гульден с оленем! А на
драгоценности он завещал построить в городе Балингене приют для бедных.
Вот уж когда братья удивились так удивились, но теперь им было не до
смеха, они только стиснули зубы от злости, — где им было тягаться с
Вюртембергом. Так они потеряли прекраснейшее имение, лес и поле, и город
Балинген, и даже обильный рыбой пруд, а унаследовали всего-навсего жалкий
гульден с оленем. Вольф с надменным видом засунул его в карман камзола, не
проронив ни слова, нахлобучил на голову берет, надменно, не прощаясь,
прошествовал мимо вюртембергского комиссара, вскочил на коня и поскакал в
Цоллерн. Когда же на другое утро мать принялась бранить его за то, что они
с братом проворонили имение и драгоценности, он поскакал в Шальксберг.
— Что мы сделаем с наследством, — пропьем или проиграем? — спросил он
брата.
— Давай лучше пропьем, — сказал Шальк. — Тогда мы оба им
попользуемся. Поедем-ка в Балинген, покажемся там всем назло, хоть и
лишились мы этого городка так глупо.
— А в «Ягненке» отменное красное вино — лучшего не пивал и сам
император! — добавил Вольф.
Итак, они вдвоем отправились в Балинген, к «Ягненку», спросили,
сколько стоит штоф красного, и пили до тех пор, пока не пропили весь
гульден. Тогда Вольф поднялся, вытащил серебряную монету с вычеканенным на
ней скачущим оленем и бросил ее на стол со словами:
— Вот вам гульден, и мы в расчете!
Но хозяин взял гульден, оглядел его сначала с одной, потом с другой
стороны и, улыбаясь, сказал:
— Да, были бы в расчете, ежели бы на этом гульдене не было оленя, но
вчера к нам прибыл гонец из Штутгарта, а сегодня глашатаи с барабанным
боем возвестили именем герцога Вюртембергского, — к нему ведь теперь
отошел городок, — что деньги эти вышли из обращения, так что уж давайте
другие!
Братья побледнели и переглянулись.
— Плати-ка ты! — сказал один.
— А у тебя разве нет других денег? — спросил второй.
Короче говоря, они задолжали этот гульден «Ягненку» в Балингене.
Молча ехали они своей дорогой, погруженные в задумчивость, а когда
достигли развилки, где путь направо вел в Цоллерн, а налево — в
Шальксберг, Шальк сказал:
— Как же быть? Выходит, мы унаследовали меньше, чем ничего? Да и вино
было дрянное.
— Верно, — ответил Вольф. — Вот и исполнилось то, что предсказала
Фельдгеймерша: «Посмотрим, что из вашего наследства будет стоить гульдена
с оленем!» А теперь нам не дали за него и штофа вина!
— Сам знаю! — отвечал владелец Шальксберга.
— Вздор! — сказал тот, что владел Цоллерном и, озлившись на себя и на
весь мир, поскакал в свой замок.

@темы: сказки моего детства